Тайный двор Николая Раевского
Свой первый роман он издал, когда ему было уже за семьдесят.
О Николае Алексеевиче Раевском уже немало написано, снят документальный фильм, и казалось бы, что ещё можно сказать о человеке, который стал известен ещё при жизни, а знаменитым уже после смерти?
Но сказать что-то новое о человеке такого масштаба можно всегда. И наверное, нужно.
Незаметный человек
Раевский наконец признан выдающимся писателем, а не только исследователем творчества Пушкина.
«Если заговорят портреты», «Последняя любовь поэта», «Джафар и Джан», «Портреты заговорили», «Дневник галлиполийца», «Добровольцы», «Пушкин и призрак пиковой дамы», «1918 год» – это основные и самые известные его книги.
Родился он 30 июня 1894 года в уездном городке Вытегре Олонецкой губернии (ныне Вологодской области) в семье судебного следователя. Скончался в Алма-Ате 11 декабря 1988 года. Похоронен в наших горах. Велел написать на надгробном камне: «Артиллерист. Биолог. Писатель».
…Тогда, в 60-х годах, в Алма-Ате были ещё суровые зимы, и снега наваливало столько, что приходилось прокладывать дорожки-траншеи, чтобы передвигаться по нашему двору. Зато нам, детворе, раздолье, и радость была неимоверная. Хочешь – на санках с горки съезжай, хочешь – по льду скользи. Небольшие катки были почти в каждом дворе.
В одну из таких снежных и холодных зим я впервые и увидел Николая Алексеевича, впоследствии просто дядю Колю, как он просил детвору его называть. Человека маленького роста, в большом пальто с пушистым воротником и в какой-то не очень ладной для него большой шапке. Если б не эта шапка, то совсем был бы незаметный человек.
Мы с моим дружком Сашкой Огородниковым как раз затеяли очередную драку, то ли санки не поделили, то ли сшиблись, когда с горки летели. Человек в нелепой большой шапке остановился, смотрел на нас несколько секунд, улыбнулся и тихо промолвил: «Ну-ну, не надо».
Потом оказалось, что шёл он в мой подъезд, к моим нижним соседям, тёте Ане и дяде Боре. То бишь к писательнице Анне Борисовне Никольской и её мужу, профессору-биохимику Борису Ивановичу Ильину-Какуеву. Но это я уже потом узнал.
И познакомила меня с Николаем Алексеевичем именно тётя Аня во время своих тайных литературных вечеров, которые устраивались в её комнате почему-то по четвергам. Читались на них рассказы, повести и даже отрывки из романов. Прежде всего, конечно, это всё было написано самой Анной Борисовной, но и другими авторами, имена коих давно канули в безвестность.
Но вот появился Николай Алексеевич и стал читать свои неизданные вещи. Потому что читались именно такие – те, которые в то время издаваться не могли, а читателя обрести, как считала Анна Борисовна, обязательно должны были. Пусть читателей или слушателей будет хоть семь-восемь человек, но рукопись не должна лежать в столе, во тьме, и оставаться никому, кроме автора, неизвестной. Так она говорила.
Но нас, охочих до сюжетов неведомых и отвергаемых тогдашней литературной жизнью, порою было куда больше.
Приобщение к таинству
Так что это был своего рода ритуал, когда мы собирались по вечерам в четверг возле старой зелёной лампы, другая тётя Аня, домработница, приносила нам чаю с какими-нибудь домашними печеньями, и начиналось почти мистическое действо ознакомления с тайным текстом, которому, как все были убеждены, никогда не суждено быть изданным нигде и ни при каких обстоятельствах. А мы, участники таинства, первыми и последними приобщались к этим словам, сюжетам, героям, переживаниям и даже страстям.
Именно тогда, в середине 60-х, Николай Алексеевич впервые прочёл нам отрывки из своего повествования о добровольцах, ушедших от красных в Турцию, а потом дальше и дальше. Мне они почему-то особенно запомнились. Именно тогда я узнал, что дядя Коля воевал на одном фронте с моим дедом, что он тоже, как и мой дед, был ранен во время знаменитого Брусиловского прорыва. Что дядя Коля, как и мой дед, дрался с красными на Перекопе, только в разных частях.
Но вот если б тогда нам сказали, что эти заметки всё же будут изданы в отдельных книгах, что тысячи людей их прочтут, то, конечно же, мы в это никак бы не поверили.
Читал Раевский всегда тихим, каким-то слегка дребезжащим голосом, и после каждого предложения отводил взгляд от рукописи, бросая его куда-то в пространство перед собой, словно вглядываясь в полутёмную комнату, как бы стремясь уловить бег ускользающей эпохи.
Читал иногда очень медленно и с паузами, будто бы снова переживая то, о чём было написано. А после прочтения очень любил беседовать с теми, кто его слушал, обсуждать прочитанное, просил задавать вопросы и даже делать замечания, что кому, быть может, не понравилось или что-то было непонятно.
Один из его рассказов, «Тайный двор», был о Праге, о легенде про некого тёмного алхимика и мага Паулса, в котором явно просматривался доктор Фауст. Жил Паулс в доме на Карловой площади, и было у этого странного дома два двора. Один знали все, а вот другой, маленький, скрытый высокой стеной дворик, не знал никто, потому что он был отгорожен глухой стеной. И вот в этом тайном дворе происходили странные и страшные вещи…
Четверть часа до полуночи
Что мы, подростки, знали тогда о докторе Фаусте? Только то, что с ним произошло нечто плохое, потому как он делал что-то непотребное и что так делать нельзя. Уже много позже, после прочтения Марло и Гёте, доктор Фауст обрёл для нас, так сказать, литературную и образную плоть, но в то время это была скорее сказка-загадка, нежели поучительный сюжет.
Однако после того как Николай Алексеевич прочитал свой «Тайный двор» (рассказ, как он сам называл этот сюжет), нам с сестрой стало не по себе.
На тайном дворе алхимику являлся… сами знаете кто. И предлагал Паулсу всякие блаженства и удовольствия, лишь бы тот осуществил им, магом, задуманное: овладел способами проникать в душу человеческую и управлять ею. А потом этот сами знаете кто хотел сделать Паулса своим как бы соратником по манипуляциям с человеками, с их несчастными душами.
Но алхимик торговался, он понял, что «приходимец невесть откуда», а это был посланник от «самого» (не будем здесь называть его по имени), им заинтересовался, однако душу свою продавать маг не торопился, полагая, что и сам вскоре станет в этом людском мире всемогущим, получит власть такую, какую никто из смертных ещё не получал. А зачем тогда делить с кем-то своё могущество?
Но посланник его убеждал, что без помощи его верховного владыки Паулс не сможет осуществить свою мечту. А как же он стремился её осуществить? Сейчас бы это назвали перекодированием души человеческой, главным образом с помощью гипноза и ещё каких-то таинственных методов психического воздействия.
Ключевым эпизодом в сюжете стала попытка мага использовать студента Стефана для своих экспериментов. Паулс стал убеждать его попробовать «перекодироваться», для чего привёл студента на тайный свой дворик, намекнув, что здесь он иногда общается с посланником «сам догадайся кого».
Но допустил ошибку: он в каком-то странном порыве страстно прошептал Стефану, что сможет сделать с ним всё что угодно, пока будет действовать эта перекодировка, но потом они оба станут всесильными. И студент смертельно испугался, прошептав: «Ведь это грех!». А маг понял, что теперь ему нужно его просто убить, потому как тот вполне может проговориться, и уж костра инквизиции тогда не миновать.
Эпизод, когда Паулс преследует Стефана по ночным улочкам Праги, особенно запомнился. Туман и темень, лишь слабый лунный свет. И колокол церковный, пробивший три четверти после одиннадцати... До полуночи осталось всего ничего, четверть часа.
Бедный студент бежит через Карлов мост к Вышгороду, надеясь затеряться в его переулках, оглядывается и с ужасом видит, что маг, весь в чёрном, как бы летит за ним над землёй. А следом за магом скользит ещё чья-то тень…
От автора «Лолиты» – автору «Добровольцев»
Уже много позже, три десятка лет спустя, живя в Праге, неоднократно ходил я с Карловой площади от знаменитого дома Фауста (а именно о нём писал Раевский) до Карлова моста и дальше на Вышгород. И старался представить, как идёт по той же дороге дядя Коля и рисует в своём воображении сюжет о маге и студенте.
Но тогда, в 60-х, Прага была для нас словно на Луне. И в самом рассказе многое было далёким от нашего понимания, пугающим и туманным. Когда автор закончил читать, то попросил задавать вопросы, если кому-нибудь что-то непонятно.
«А зачем он сказал Стефану, что овладеет его душой и будет повелевать ею, если хотел сделать его своим соратником? – спросила Николая Алексеевича моя старшая сестра Таня, – ведь ясно же было, что Стефан испугается». «Гордыня, – ответил дядя Коля. – Он грезил этим, только об этом и думал и произнёс вслух то, о чём мечтал. Бывает же с человеком так? А когда произнёс, понял, что зря. Но было поздно».
Что ещё нам читал Раевский в те вечера возле зелёной лампы? Письма Владимира Набокова, в которых тот восхищался чистым и правильным слогом Раевского, но лишь однажды великий автор «Лолиты» как бы поправил автора «Добровольцев»: попросил его изменить фразу про «трупы дам, изрубленных конницей Будённого»…
Потом эти письма вошли в сборник «Неизвестный Раевский». Чудеса, да и только.
Уже в 80-х годах дикого и страшного XX века Николай Алексеевич, которому было уж 90 годков, говорил, что никогда не думал дожить до такого возраста: «Да как же я мог мечтать даже о таком дожитии? Две войны. Потом голодные годы в эмиграции, потом опять война, где тоже голод, страх и лишения. Потом сталинский лагерь длиною в пять лет, шесть лет сибирской ссылки в глухом селении, где каждую зиму мёрзли, печку чем попало топили, да и ели что попало».
Но он не только дожил до 94, он именно жил! Каждый божий день. В каждом дне находя счастье творчества и поиска чего-нибудь неизведанного. Это был человек из того ушедшего и во многом убитого времени, когда из поколения в поколение совершенствовались новые генерации невиданных доселе людей. Чаще всего их называли русскими интеллигентами. Наверное, как-нибудь их нужно было назвать. Пусть так. Всё равно процесс их создания прерван раз и навсегда.
Сейчас совершенно ясно, что это были гиганты, которые должны были уйти, потому что пик, достигаемый в любом развитии, всегда сменяется либо падением, либо стремительным спуском вниз, к изначальной точке, с которой приходится начинать подниматься сызнова.
P. S. Да, а как же закончился «Тайный двор», может кто-то спросить. Стефан успел дотянуть до того, как колокол на соборе святого Вита прозвонил полночь, туман стал быстро рассеиваться, и летящий вслед за магом посланник (а это был именно он) растворился в лунном свете, сам Паулс в испуге бросился прочь из Праги, и больше его никто не видел.
Сергей КОЗЛОВ
Подписывайтесь на наш Дзен и Telegram канал.
